С 27 июня до 4 июля ровно на 7 ночей мы вновь посетили Пушкинский заповедник.
Я твердил себе: — У Пушкина тоже были долги и неважные отношения с государством. Да и с женой приключилась беда. Не говоря о тяжелом характере… И ничего. Открыли заповедник. Экскурсоводов — сорок человек. И все безумно любят Пушкина…
Сергей Довлатов. Заповедник.
Кавказцы ведут себя иначе. Они вообще не слушают. Беседуют между собой и хохочут. По дороге в Тригорское любовно смотрят на овец. Очевидно, различают в них потенциальный шашлык. Если задают вопросы, то совершенно неожиданные. Например: «Из-за чего была дуэль у Пушкина с Лермонтовым?»
Сергей Довлатов «Заповедник»
К Семёну Степановичу Гейченко — бессменному директору Заповедника, у меня было отношение двойственное. Я не могла не относится с уважением к фронтовику, потерявшему руку, человеку энергичному и одержимому, который из руин и пожарищ, оставшихся после войны, восстановил эти места, сделал их популярными и привлекательными для россиян и дал возможность таким, как я, там поработать.
С другой стороны, его деятельность была полна дешёвого популизма и безвкусицы. На красавце-дубе были подвешены чудовищные цепи, и каждый день приходилось отвечать на радостный вопрос туристов, тот ли это самый дуб, вокруг которого ходил Кот Учёный. Сохранившаяся липовая аллея Михайловского парка была названа «Аллеей Керн», и опять же почти всякая группа требовала, чтобы тут было прочитано «Я помню чудное мгновенье» — стихотворение мадригально-альбомное и очень мной нелюбимое. И везде были воткнуты таблички с пушкинскими цитатами — у прудика: «…тоской и рифмами томим, бродя над озером моим, пугаю стаю диких уток». Уток в пруд, понятно, запустили.
У лукоморья дуб зеленый;
Златая цепь на дубе том…
В 90-е годы так говорили про «новых русских» и видимо поэтому цепь решили с дуба снять.
Гейченко коллекционировал самовары. Они были выставлены в застеклённом помещении его дома в Михайловском. Рассказывали, что, начав собирать свою коллекцию сразу после войны, он мог войти в крестьянский дом, снять со стола, за которым сидела вся семья, понравившийся самовар и уйти. И никто пикнуть не смел, потому что он был — власть.
